Наталья Голдовская,
главный редактор
«Семейной православной газеты»
ТРИ ВСТРЕЧИ
— Я помню себя с четырёх лет, — рассказывал композитор Сергей Васильевич Рахманинов, — и странно, но все мои детские воспоминания, хорошие и плохие, печальные и счастливые, так или иначе обязательно связаны с музыкой. Первые наказания, первые награды, которые радовали мою детскую душу, неизменно имели отношение к музыке.
Его даже в угол не ставили. Сажали под рояль!
В девять лет Серёжа поступил в Петербургскую консерваторию — на младшее отделение. Он вспоминал:
— За… сильнейшие музыкальные впечатления того времени я должен благодарить свою бабушку, чья добрая рука незаметно вела меня все годы, проведенные в Петербурге. Бабушка, будучи женщиной глубоко религиозной, регулярно посещала церковные службы. Она всегда брала меня с собой. Часами мы простаивали в изумительных петербургских соборах — Исаакиевском, Казанском и других, во всех концах города. По молодости я гораздо меньше интересовался Богом и верой, чем хоровым пением несравненной красоты — в соборах часто пели лучшие петербургские хоры. Я всегда старался найти местечко под галереей и ловил каждый звук. Благодаря хорошей памяти я легко запоминал почти всё, что слышал. И в буквальном смысле слова превращал это в капитал: приходя домой, я садился за рояль и играл всё, что услышал. За эти концерты бабушка никогда не забывала наградить меня двадцатью пятью копейками — немалой суммой для мальчика десяти-одиннадцати лет.
Отец Рахманинова ушёл из семьи и вел «рассеянную жизнь», переезжая из города в город. Это было потрясением для Серёжи, который любил отца больше, чем мать. Мальчик прогуливал консерваторию. Ему грозило отчисление. Надо было принимать какие-то меры. И было решено перевести Рахманинова в Московскую консерваторию.
Лето он провёл с бабушкой под Новгородом на берегу реки Волхов — среди лугов, полей, лесов. Серёжа удил рыбу, купался, загорал. А вечером уплывал на лодке по течению реки. Над водой плыл звон новгородских колоколов. Мальчик прислушивался к их голосам — и не мог наслушаться.
На службу Сергей ездил с бабушкой в соседний монастырь. Накануне отъезда мальчика в Москву там отслужили молебен. Бабушка повесила на спину внука ранец, в котором было сто рублей, и проводила на станцию.
Серёжа боялся ехать в Москву, хотя был храбрым мальчиком. Ему предстояло учиться у Николая Сергеевича Зверева. Говорили, что фамилия вполне соответствует его нраву: он и порол ребят, и держал в черном теле.
Зверев преподавал в младших классах консерватории. Трёх лучших учеников, в том числе Сергея Рахманинова, поселил у себя дома. Хорошо кормил, одевал у дорогих портных — и никогда не брал с них ни копейки. Это было важно для Серёжи: он не имел средств.
Мальчики посещали концерты, театральные премьеры. В их распоряжении была прекрасная библиотека. К Звереву приезжали знаменитые композиторы.
В доме учителя Сергей впервые увидел Чайковского.
В 1887 году Рахманинов закончил младшее отделение консерватории. Ему было 14 лет. На одном из экзаменов студенты представляли комиссии свои сочинения. Сергей Васильевич вспоминал:
— Среди профессоров за столом, покрытым зелёным сукном, сидел Чайковский. Высшая оценка, пятерка, в особых случаях могла быть дополнена плюсом. Я уже знал, что мне поставили такую оценку. Наступила моя очередь играть, и, когда я кончил, Аренский обратил внимание Чайковского на то, что накануне я оказался единственным учеником, который во время экзамена написал двухчастные «песни без слов», и предложил ему их послушать. Чайковский в знак согласия кивнул, и так как я помнил свои песни наизусть, то сел и сыграл их. Когда я закончил, Чайковский встал, взял экзаменационный журнал и что-то в нём пометил. Лишь спустя две недели я узнал, что он сделал: к моей отметке он прибавил ещё три плюса, сверху, сбоку и снизу. Эта пятёрка с четырьмя плюсами – в истории консерватории такого ещё не бывало, – конечно, вызвала много разговоров, и слухи об этом происшествии распространились по всей Москве.
Встретились два гения — зрелый и юный. Старший сумел оценить это.
Сергей Васильевич рассказывал:
— Одно из моих последних самых живых воспоминаний того времени — это постановка «Алеко»…Я думаю, что выходу на сцену эта опера обязана не столько своим достоинствам, сколько авторитету Чайковского, которому она очень понравилась.
Премьера оперы состоялась в Большом театре весной 1893 года. Рахманинову было двадцать лет. Он вспоминал:
— Не могу описать того пронзительного чувства, которое я испытал при звуках оркестра, исполнявшего мою музыку. Я был на седьмом небе. Чайковский присутствовал на трёх последних репетициях. Мы сидели рядышком в углу тёмного зрительного зала.
Помню свой разговор с Чайковским.
Чайковский: «Вам нравится темп?»
Я: «Нет».
Чайковский: «Почему же вы не скажете ему (дирижёру – прим.) об этом?
Я: «Я боюсь».
Однако во время перерыва Чайковский, который не мог выдержать этого, откашлялся и произнес:
— Мы с господином Рахманиновым считаем, что надо было бы немного увеличить темп.
В замечаниях подобного рода он отличался изысканной вежливостью и щепетильностью.
Тогда же он сказал мне:
— Я только что закончил оперу «Иоланта»; в ней всего два акта, которых не хватит, чтобы заполнить вечер. Вы не возражаете, чтобы моя опера была исполнена в один вечер с вашей?
Это были его буквальные слова: «Вы не возражаете?» Так обратился ко мне, юнцу, прославленный на всю Россию композитор.
На премьере «Алеко» Чайковский, конечно, присутствовал… Когда опера закончилась, он высунулся из директорской ложи и аплодировал изо всех сил. В своей бесконечной доброте он понимал, как поможет этим новичку… Благодаря всем этим обстоятельствам опера имела громадный успех.
Осенью в прессе появилась большая статья о Рахманинове «Многообещающий талант». Чайковский её прочитал и при встрече сказал юному композитору:
— Что я слышу, Сергей? Вы уже начали создавать шедевры? Поздравляю, поздравляю!
А когда Чайковский узнал, сколько всего за лето сочинил Рахманинов, то всплеснул руками и воскликнул:
— Ах, я, бездельник несчастный! Написал за это время только одну симфонию.
Он говорил о своей последней шестой симфонии. Прощаясь с Рахманиновым, Чайковский сказал шутливо:
— Вот как расстаются два великих композитора! Один едет в Киев дирижировать своей оперой, а другой в Петербург — своей симфонией.
Через несколько дней, во время первого представления «Алеко» в Киеве, Рахманинов получил телеграмму о смерти Чайковского.
Это известие было страшным ударом для молодого музыканта. Он потерял друга, советчика, наставника. Не сбылись их общие планы. И опера «Алеко» никогда не шла вместе с «Иолантой».
Когда Пётр Ильич умер, Рахманинову было всего 20 лет. Антону Павловичу Чехову — уже 33. Он родился в Таганроге в 1860 году. Музыка окружала его. Отец его был знаменитым регентом, играл на скрипке. Брат и сестра играли на фортепиано. Маленького Антона тоже учили играть на скрипке. Он пел в церковном хоре и в хоре гимназическом.
В 19 лет Чехов приехал в Москву. Где он только не бывал! Очень любил музыку Петра Ильича Чайковского. В 21 год слушал премьеру оперы «Евгений Онегин». В том же году — «Мазепу», тоже по Пушкину.
Имя Чехова становилось всё известнее. Он печатался в газетах и журналах. Начали выходить сборники его рассказов. Антон Павлович, как любой настоящий талант, критически относился к тому, что делал. Называл себя «писакой».
А между тем прославленный композитор Пётр Ильич Чайковский заметил нового писателя! Весной 1887 года Пётр Ильич жил недалеко от Клина в усадьбе Майданово. Он много работал. А по вечерам просил что-нибудь почитать ему вслух. Чтецом обычно «служил» профессор консерватории Н. Д. Кашкин.
Как-то читали рассказ Чехова «Миряне» (позже Антон Павлович изменил название на «Письмо»). Чайковскому рассказ так понравился, что он слушал его дважды. Больше того: отправил письмо в редакцию, хвалил и благодарил автора. Но послание Чехову не передали.
В 28 лет Чехов поехал в Петербург. В доме известного поэта познакомился с братом Чайковского — и получил приглашение на завтрак. Как же он был счастлив и смущён, когда в гостиную вошел сам Пётр Ильич! Да ещё великий композитор признался Чехову, что следит за его творчеством, высоко ценит.
К печати готовилась новая книга Чехова «Хмурые люди». И 12 октября 1889 года Антон Павлович (ему 29 лет) обратился к Чайковскому с просьбой:
«Многоуважаемый Петр Ильич! В этом месяце я собираюсь начать печатать новую книжку своих рассказов, рассказы эти скучны и нудны, однообразны по тону, и художественные элементы в них густо перемешаны с медицинскими, но это всё-таки не отнимает у меня смелости обратиться к Вам с покорнейшей просьбой: разрешите мне посвятить эту книжку Вам. Мне очень хочется получить от Вас положительный ответ, так как это посвящение, во-первых, доставит мне большое удовольствие, а, во-вторых, оно хоть немного удовлетворит тому глубокому чувству уважения, которое заставляет меня вспоминать о Вас ежедневно. Мысль посвятить Вам книжку крепко засела мне в голову ещё в тот день, когда я, завтракая с Вами у Модеста Ильича, узнал от Вас, что Вы читали мои рассказы.
Если Вы вместе с разрешением пришлёте мне ещё свою фотографию, то я получу больше, чем стою, и буду доволен во веки веков. Простите, что я беспокою Вас, и позвольте пожелать Вам всего хорошего.
Душевно преданный Чехов».
Вы видите, как критически относится к своему творчеству великий писатель? Невозможно не замечать этого.
Антон Павлович ждал ответа. С надеждой и нетерпением. Может, даже ругал себя за дерзость. Ответ был быстрым и самым неожиданным: к нему приехал Чайковский!
Они долго сидели за столом. Пили чай, говорили о музыке, литературе. Чайковский делился планами. Он хотел написать оперу «Белла» по Лермонтову. Предложил Чехову стать автором либретто. У Антона Павловича это вызвало восторг.
Чайковский в тот же день прислал свою фотографию Чехову. На ней было написано: «А. П. Чехову от пламенного почитателя. П. Чайковский. 14 окт. 89».
И попросил Антона Павловича тоже передать ему фотографию — с тем же посыльным. Чехов выполнил просьбу композитора. Сделал такую надпись: «Петру Ильичу Чайковскому на память о сердечно преданном и благодарном почитателе. Чехов»
Он так волновался, что даже перепутал дату: вместо октября указал ноябрь месяц. Было и коротенькое письмецо: «Очень, очень тронут, дорогой Пётр Ильич, и бесконечно благодарю Вас. Посылаю Вам и фотографию, и книгу, и послал бы даже солнце, если бы оно принадлежало мне.
Вы забыли у меня портсигар. Посылаю Вам его. Трёх папирос в нём не хватает: их выкурили виолончелист, флейтист и педагог».
Не удержались!
Сборник рассказов Чехова «Хмурые люди» вышел в свет. Чайковский был загружен работой — и с опозданием на год ответил Чехову. Писал, как «страшно гордится», что книга посвящена ему, как хотел написать большое письмо, ведь дарования писателя действуют на него «обстоятельно и пленительно». Оправдывался: «Очень трудно музыканту высказать словами, что и как он чувствует по поводу того или иного художественного явления».
Они больше не встречались — Чайковский и Чехов. И при этом чувствовали симпатию, взаимопонимание, совпадение. Жили творчеством друг друга. Их объединял поиск смысла жизни, благодарное внимание к ней — и сокрушение о собственном несовершенстве.
В октябре 1893 года Чайковский приехал в Петербург. 16-го впервые исполнялась его Шестая симфония. Патетическая. Он называл её «Жизнь». Композитор сам стоял за дирижёрским пультом.
А 25 октября Петр Ильич скончался от холеры. Отходные молитвы читал священник Исаакиевского собора…
Чехов прислал телеграмму брату композитора Модесту Ильичу:
«Известие поразило меня. Страшная тоска… Я глубоко уважал и любил Петра Ильича, многим ему обязан. Сочувствую всей душой».
Прошло пять лет. В 1898 году два друга Фёдор Шаляпин и Сергей Рахманинов давали концерт в Ялте. Зарабатывали. Им было по 25 лет. Зрители, конечно, отдавали предпочтение певцу. И для Рахманинова было неожиданностью, когда к нему подошёл Чехов. Знаменитый писатель Чехов. Антон Павлович сказал:
— Молодой человек, у вас удивительное лицо. Вас ожидает большое будущее.
С того вечера Рахманинов стал бывать в ялтинском доме Чехова. Рахманинов играл на рояле произведения Чайковского. Чехов слушал.
Ялтинский Чехов — мудрый, спокойный. Он знает, что недолго будет жить на земле, и потому много размышляет о вечности. Знакомые вспоминали слова писателя:
— Я не грешен против четвёртой заповеди…
А четвёртая заповедь — о вере: «Помни день субботний, чтобы святить его: шесть дней работай и делай в них всякие дела твои, а день седьмой — суббота Господу Богу Твоему». Кто-то воспринимал это как чеховский юмор. Но твердить одну и ту же шутку — не чеховская черта.
Чехов прекрасно знал, любил богослужение. Он был так же одинок среди множества людей, как и герой его «Архиерея». И только в храме на душе у Чехова становилось тепло и спокойно: Христос победил одиночество, разобщённость, смерть.
Чехов ушёл из этой жизни в 1904 году. Рахманинов тяжело переживал его уход. В библиотеке композитора были все книги Антона Павловича. Рахманинов написал романс «Мы отдохнём». Это положенный на музыку финальный монолог пьесы Чехова «Дядя Ваня»: «будем терпеливо сносить испытания, какие пошлёт нам судьба; будем трудиться для других: и теперь, и в старости, не зная покоя. А когда наступит наш час, мы покорно умрём, и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянёмся с умилением, с улыбкой — и отдохнём».
«Мы отдохнём, мы увидим небо в алмазах».
В конце жизни Сергей Васильевич писал: «Он (Чайковский) был одним из самых обаятельных художников и людей, которых я когда-либо встречал. Он отличался необычайной деликатностью ума. Он был скромен, как скромны истинно великие люди, прост, как мало кто бывает. Я встречал одного человека, который на него походил, и это был Чехов».
Наша жизнь состоит и встреч. Удивительно, как свёл Господь на земле трёх русских гениев: Чайковского, Чехова, Рахманинова…