"Экран и сцена"

«Правду говорить легко и приятно…» - слова булгаковского Иешуа невольно всплывают в памяти на спектак-ле Московского драматического театра «Камерная сцена», обратившегося к неизвестным до сих пор театральной афише именам Софьи Чистяковой и Владимира Одоевского. Их не-броские произведения, инсцениро-ванные театром – «Две вдовы и незнакомец» и «Необойденный дом» - развивают простую, ставшую, казалось бы, давно уже банальной мысль о христианской доброте и всепрощении. Однако именно ка-жущаяся банальность сквозного замысла, объединившего в целост-ный спектакль двух столь различ-ных но характеру и масштабу да-рования авторов, потребовала от его создателей известного мужест-ва. Мужества и мастерства, ибо этот «спектакль-притча», как оп-ределен он в программе, адресован одновременно взрослым и детям - и безусловно достигает своей цели.

Сцена расширена но вертикали строгой, в черном драпри, трехъя-русной конструкцией, которую венчает изображение Заринского монастыря, организующего внут-ренний смысл спектакля, ибо действие в обеих притчах нарастает но восходящей, достигая кульмина-ции у монастырских стен. Эта кон-струкция, использующая классиче-ский элемент народного кукольно-го театра, для кукол здесь и пред-назначена. Они, двойники живых актеров, которым отдан просцени-ум, подхватывают и продолжают их движение на втором и третьем «ярусах» сцены. Одним своим при-сутствием они придают бесхитро-стным житейским эпизодам силу универсального философского звучания, сходного с тем, как пони-мал «кукольность» мироустройст-ва Одоевский: «Играю с ними, или, лучше сказать, мною играют…»

Но театра и избранные им авто-ры вовсе не призывают всецело вверять себя фатуму: добрая или злая воля человека - в его власти. Об этом - первая притча Софьи Чистяковой, рассказывающая о скупой и доброй старухах (Светла-на Неговская и Валерия Полякова) и таинственном монахе (Сергей Прищеп), явившемся к ним в нена-стную ночь с просьбой помочь по-горельцам, пришедшим к стенам монастыря. У одной для несчаст-ных отыскался лишь ветхий пла-ток, у другой - лучшее, что было нажито. Однако вскоре от удара молнии испепеляются и их жили-ща, и они, враз обездоленные, так-же бредут к монастырю, где таин-ственный монах вручает им их соб-ственные, недавно отданные ему узлы - то, что сами они, не ведая, сберегли себе на будущую жизнь. В этой неожиданной, зеркально перевернутой временной проекции - простое и глубокое содержание притчи: непредугаданно и немину-емо отзывается не только наше слово, но и дело.

«Необойденный дом» - малоиз-вестное сочинение Владимира Одоевского и первое в театраль-ной истории сценическое воплощение этого, как казалось до сих нор, совершенно не «театрального» писателя. Между тем его поздняя притча – «Древнее сказание о калике перехожей и о некоем старце», как сказано в ее подзаголовке - для самого Одоевского произве-дение отнюдь не «проходное», по продолжающее сокровенную, глу-бинно и целомудренно развитую им тему религиозного сознания и христианского мироощущения.

Тем значительнее оказался про-думанный и точный выбор театра, пристально и серьезно, без тени спекулятивности интересующегося нравственно-религиозными проблемами. Сценическая версия, постановка и сценография Михаи-ла Щепенко, подкрепленные ре-жиссурой Тамары Басниной, сохранили и сложность, и дух литера-турной первоосновы, а эта задача не из простых. Притча Одоевского по содержанию и смыслу много сложней прозрачной притчи Чис-тяковой. «Необойденный дом» также построен на символической игре со временем, однако временные смещения вписаны здесь и го-раздо более широкий и обобщен-ный религиозно-философский контекст, обнимающий всю жизнь человека, где обозначены этапы трудного его продвижения к исти-не.

Некая старушка отправляется на богомолье в Заринский монас-тырь и, идучи лесом, трижды теря-ет дорогу, каждый раз выходя к глухим воротам разбойничьего притона. На ее утомленный стук трижды из ворот появляется один и тот же человек в красной рубахе: пятнадцатилетним отроком, тридцатипятилетним мужчиной и, на-конец, изможденным, седым, как лунь, шестидесятилетним стариком, в то время как в сознании ста-рушки се плутания по лесу ограничены одним лишь днем. Неизменная обликом старица, которую вся-кий раз узнает разбойник, послана самим Провидением, чтобы про-стить ему и отмолить у бога его кровавые грехи, среди которых - убийство ее собственных детей, склонить великого грешника к покаянию. В последнюю их встречу, изнуренный видениями совершен-ных злодеяний и невольно памятуя странные его слуху милосердные речи, старик покидает преступное гнездо и уходит со старицей в мо-настырь - замаливать грешную свою жизнь.

Между тем сын и дочь старушки оказываются живы - злодейское же их убийство, в котором каялся перед праведницей разбойник, в точности было явлено им но сне, после чего таинственно и бесследно исчезали драгоценные материнские подарки - шитое ею полотен-це и крест с ладанкой на бисерной нитке, увиденные старушкой среди разбойной добычи. Жизнь детей оказалась огражденной ее неколебимой верой в милость Божью. Не свершившиеся, но абсолютно ре-ально «прожитые» разбойником преступления - те высшие «знаки», те ступени греха, через преодоле-ние которых совершается в нем трудное познание простых и муд-рых заповедей Бога. Идея христи-анского смирения - основная в ле-генде Одоевского - проведена им до конца. Именно великий греш-ник, выстрадавший свое праведничество и ставший монахом, по на-стоянию умирающей старицы от-пускает ей мирские грехи и эта по-следняя исповедь становится кон-цом для обоих. Круг замкнулся, земное предназначение получило полное свое завершение.

Спектакль сыгран тонко. Тама-ра Баснина, исполнительница роли старухи, и ее партнер Аркадий Аверин (Феодор) отказались от со-блазна эффектной сентименталь-ности - рисунок их ролей лакони-чен и встроен в прекрасно выдер-жанный сказовый ритм. Вообще найденный ритм спектакля - одно из важных его достоинств. С чувст-вом такта и вкуса решен и сцениче-ский финал «Необойденного до-ма»: ворота, ведущие в гнездо раз-боя и греха, превращаются во вра-та иного мира, и распахнутые их створки являют зрителю две при-миренные фигуры - праведницы и великого грешника.

Мариетта Турьян, доктор филологических наук