Интервью М.Г. Щепенко православному порталу "Приходы"
За более чем четверть века существования Московского театра русской драмы под руководством Михаила Щепенко у него сложился свой круг постоянных зрителей и друзей, среди которых – известные литературоведы, писатели, ученые, богословы, священнослужители. В небольшом здании на Земляном валу, 64 существует не просто театральная труппа, а настоящая семья, в которой при разности составляющих ее индивидуальностей живет единый дух.
История театра начиналась более 40 лет назад со студенческого театра при МХТИ, затем – театр-студия на улице Чехова, в конце 80-х он обрел свой дом в Центральном округе столицы. Одно время именовался Театром «Камерная сцена», а сейчас зрители знают и любят его как Московский театр русской драмы, создателями и бессменными руководителями которого являются заслуженные деятели искусств России Михаил Щепенко и Тамара Баснина.
Репертуар его разнообразен, но приоритет в творчестве – русская традиционная культура, лучшие произведения, где поднимаются духовно-нравственные вопросы.
При этом театре с 1998 года работает детская и юношеская студия. За прошедшей время театр дал «путевку в жизнь» десяткам талантливых актеров и режиссеров. Среди них – не только те, кто работал непосредственно в этих стенах, но и те, кому посчастливилось стать частью масштабного проекта – Московского международного вестиваля детских и школьных театров «Русская драма».
Московский театр русской драмы занимает значимое место в жизни российских и международных фестивалей, уже второй год подряд он принимает активное участие в создании позитивной культурной атмосферы на фестивале «Артос».
О месте и будущем духовного театра в современных реалиях и о том, как воспитывать даже у самых маленьких любовь к большому театру и серьезной драматургии, мы побеседовали с художественным руководителем Театра русской драмы Михаилом Григорьевичем Щепенко.
Михаил Григорьевич! У вашего театра богатый опыт как участия в фестивалях, так и в их организации и проведении. Участие в православных мероприятиях также значимо для вас?
– Да, но принимая участие в сторонних проектах, мы стараемся, чтобы эти события соприкоснулись, чтобы был единый смысл. В феврале, когда мы впервые представили лучшие спектакли Сретенского фестиваля на «Артосе», это была своего рода перекличка фестивалей-братьев. Мы осознаем всю важность этой культурной программы – не просто масленичные гуляния, но и серьезные, хорошие спектакли, которые повышают уровень эстетического и нравственного воздействия на посетителей и участников выставки.
Наш театр еще с 2003 года был участником ряда фестивалей, имеющих православную направленность. «Кузбасский ковчег», «Золотой витязь», «Вифлеемская звезда», «Рождественские чтения» и многие другие. Однако, к сожалению, замечательные названия далеко не всегда гарантируют должное для таких фестивалей содержание.
И ваш театр Вы не называете «православным»?
– Это колоссальная ответственность – взять такое имя. Когда человек тебе говорит: «Я православный», часто повторяет это, возникает мысль, а православный ли он на самом деле. Если с этим осторожным не быть, легко в глазах людей стать антиправославным, утверждая какие-то ценности, которые из твоих лично уст, в сочетании с твоим образом, звучат не всегда убедительно.
Когда Чехова упрекали в том, что он не проповедник, он говорил, что он с этим не справится и достаточно того, что он писатель. Сейчас же многие готовы «взойти на амвон». А ты эту творческую «православную проповедь» смотришь – и хочется бежать с такого спектакля! Плохо, откровенно скучно. К сожалению, сейчас много такого, когда говорятся правильные слова, а содержание пустое.
Опишу ситуацию, знакомую тем, кто работает при воскресных школах. «Надо ставить». Ставить к Рождеству или к Пасхе – и режиссеров дрожь берет! Скажу вам честно, к самому принципу, когда под какую-то дату или праздник «надо» ставить спектакль, надо играть, готовить торжества, режиссеры относятся с ужасом. Чтобы родился спектакль, чтобы родилось искусство, должно быть «не могу молчать» внутри. Когда нет этого, возникает подделка.
Чаще всего в таком случае иллюстрируют пасхальный или рождественский сюжет. И вот идут бесконечные волхвы, пастухи, Ироды… Но иллюстрация – это враг искусства, иллюстративный жест – самый плохой жест, он уничтожает искусство. А искусство – это то, что достигает сердца. В ряду «оживших картин» сердца ничто не достигает. Толстой замечательно сказал (хотя я не до конца согласен с ним), что назначение искусства – переводить из области ума в область сердца идею «возлюби ближнего как самого себя». Именно «перевести в область сердца», а не просто рассказать или показать.
Никаких ярких спектаклей, постановок такого типа Вы не вспомните? Что могло бы быть, с одной стороны, иллюстрацией Библии, а с другой стороны, наполнено глубоким смыслом…
– Там, где иллюстративность, – это фактически приговор. Причем изначально заданный. Беда и великий грех тех, кто основывает искусство на иллюстративности. В юности дети ходят в воскресную школу, и родители умиляются: «Ах, вышел мой мальчик, ах, изобразил пастуха, ах, какие у него забавные накладные усы…» Умиляются родители, а самим детям, особенно тем, кто чуть постарше, делается все это жутко скучно. А ведь неинтересным делается самое главное, ради чего они, собственно, и приходят в воскресную школу.
Для нас важнее, чтобы что-то произошло в сердцах зрителей и актеров. Как говорил Пушкин: «Значение искусства – не нравоучение, а идеал». Идеал правды, добра, прежде всего. Но это все надо осмыслить и понять. Это самое трудное.
Я долгое время был противником детского театрального искусства, был против детей на сцене. Потому что это портит, это те «медные трубы», которые не выдерживает порой и взрослый. Потом увидел, что тенденцию уже не остановить – дети вовлечены в театр (и в воскресных школах в том числе), они все равно хотят играть и будут играть. А большинство театральных студий занимается культивированием тщеславия. И мы поняли, что лучше мы дадим детям наши знания, репертуар, смыслы.
Не сталкивались с недовольством, что учите детей лицедейству, проводите фестивали на Пасху, что это грешно или не способствует духовной жизни? Было общественное непонимание?
– Порой было. Но это ведь очень большая, глубокая тема. И истоки ее глубоки. Михаил Дунаев замечательно говорил: «Не только культура расцерковилась, но и Церковь раскультурилась». И до сих пор, к сожалению, часто как определяют «духовное» в искусстве? На сцене крестятся, висят иконы, ходят священники, люди исповедуются – все, это «наше». Один диакон как-то мне сказал: «Теперь доказано, что театр – это хорошо, театр православный по сути» – «Это почему же?» – «Ну как? Вот, допустим, взять балет. Император Николай I, он же помазанник Божий, и очень любил балет». А то, что балетный театр был источником императорских любовниц – это уже и не важно…
Значимо не то, как называется некое культурное явление, важно другое – какой смысл в него вложен. К такому пониманию привел нас замечательный отец Владимир Ригин, один из самых близких нам священников. Тут недалеко его храм Покрова Пресвятой Богородицы на Лыщиковой горе. Лет двадцать пять назад я говорил с ним об игре в театре и детях. Он ответил тогда: «Михаил Григорьевич, положа руку на сердце, хорошее дело вы делаете!»
Мы не можем фестиваль делать в Великий пост, у поста – иные задачи, человек должен быть сосредоточен на другом. А уже после уместна свобода человеческого творчества. На Светлой седмице или дальше – это радостные дни, и театр – это радость!
На эту Светлую неделю фестиваль «Артос» станет центром международного общения православных, приедут представители разных стран на празднование Воскресения Христова. Как Вы полагаете, что такое «русский театр»? В чем его отличие?
– По поводу русской культуры замечательно говорил Иван Александрович Ильин, наш выдающийся философ, который сейчас становится все более современным. Он писал о том, что русская культура – это культура любви. И отмечал два существенных качества русской культуры: совестливость и сердечность.
И русский театр как часть русской культуры имеет эти начала. Более того, он обращен к глубинным началам в человеке. Даже если человек этот – не христианин, он все равно существует в христианской традиции. В частности, если взять советский период, вообще атеистический, – традиция была именно русская, национальная, ее корни лежали в Православии. Собственно, Православие и есть та корневая особенность, которая формирует русскую культуру и русский театр, если говорить по большому счету. А уходов от этих традиций сейчас, к сожалению, очень много.
Не считаете ли вы, что сейчас вообще происходит вот такой нарочитый отказ от всех духовных ценностей, от культурных традиций в искусстве, и все это делается напоказ?
– Мы с вами живем в эпоху постмодернизма. А постмодернизм – это та зараза, которая захватила все пространство, не только искусство. Постмодернизм – это жизнь после жизни. Все уже прошло, уже ничего нет и не будет, остаются только какие-то «объедки».
И одна из основных идей постмодерна – это отказ от всяких идей; культивируется «отказ от идеи» как самостоятельная идея. Сам по себе логоцентризм становится пороком и перестает быть искусством. Эстетика становится имморальна, то есть безразлична и равнодушна. И такая мысль все настойчивее утверждается, такой бред в культурном поле господствует.
Валерия Полякова (Заслуженная артистка России, заместитель художественного руководителя по творческим вопросам, много лет занимается организацией Фестиваля школьных театров «Русская драма»):
– По поводу постмодернизма можно добавить. Это же в принципе возникло как массовая культура, где истины нет. И каждый видит свою, «индивидуальную», истину. Вот тебя разложили на атомы, на кусочки — и каждый в этом что-то видит, и он вроде бы как творец получается.
– Да! Художник говорит: «Я творец, это мой мир, в этом мире я могу делать все, что хочу. Хотите – приходите в мой мир, хотите – не приходите, но мне все там возможно». А это сатанинская идея. На достаточно высокой стадии посвящения в сатанизм есть два девиза: «Ничто не истина» и «Все дозволено». И современное искусство такого толка – откровенно сатанинское.
В искусстве сейчас сильны тенденции возвышения личности человека, стирания национальных границ, а в сущности идея человека-творца превалирует. Большой общественный резонанс вызвало очень поверхностное истолкование слов Патриарха о «ереси человекопоклонничества»…
– Об этом я говорю все время, сколько серьезно занимаюсь театром. Просто мой голос несравним со словом Святейшего...
Антропоцентризм обосновался давно и надежно: он зародился в Средние века, расцвел в Ренессансе, а уже сейчас дошел до полного торжества. И общество у нас давно антропоцентрично. В нашей Конституции записано: «Человек – высшая ценность». А это ложь.
К слову, и классическая литература несвободна от этого, ведь везде это самое «я». У Лермонтова Печорин и Демон разве не антропоцентричны? А Серебряный век – разве не человек в центре вселенной? Вся культура, к сожалению, несет на себе после Возрождения (а особенно после эпохи Просвещения) эту сатанинскую печать.
Но, тем не менее, репертуар театра строится на классической русской литературе?
– В нашей классической литературе есть много того, что опирается как раз на корневые основы, о которых говорил Ильин. Это не обязательно драма. Мы ставили Ивана Шмелева (спектакль по повести «Куликово поле» – это замечательная литература, не театральная совсем), Одоевского, много раз обращались к прозе Чехова. А того же «Демона» Лермонтова мы ставить не будем.
Если мы бы попросили критиков охарактеризовать ваш театр, наверняка там встретилось бы слово «консервативный» или «традиционный». А есть ли что-то, что можно взять из современных методов, произведений, найти там духовные начала?
– Не соглашусь с определением. Я не случайно попал в вахтанговскую школу, а это — не консервативная школа. Да, для меня есть консерватизм – тот, от которого в принципе нельзя отказываться, он и есть наша основа. От корней нельзя отказываться – умрешь. Но это не значит, что цветы должны быть стандартные. Они могут быть разные, то есть формы искусства могут быть очень вариативные. И я искренне надеюсь – так и есть, какие-то открытия мы стремимся совершить в каждом нашем спектакле.
Есть, несомненно, много хорошего в современном искусстве. Актеров достаточно много православных, режиссеров – уже меньше, даже крайне мало. Почему мы обращаемся к самодеятельному театру? Потому что там мы можем духовные темы поднимать перед теми, кто ищет, кто хочет что-то изменить. Какой-то процесс позитивный происходит, в основном, именно в молодежи. Хотя в целом машина театра как явления дело свое делает. Понимаете, какая штука: сейчас люди могут более не скрывать свою религиозность, свою веру, нет запрета на то, чтобы свободно говорить об этом. Но что-то сказать достойно в эстетическом плане о религиозном, о вере – это почти не по человеческим силам.
Мы ставим спектакли, и я не скажу, что они идеальны. Когда мы еще искали свой метод, казалось – произнесешь слово Божие, и это уже достигло зрителя. Это только потом постепенно стало ясно, что тут надо действовать очень осторожно, потому что может быть отторжение. Недаром же до революции даже крестное знамение на сцене Святейший Синод запрещал совершать. Сейчас с этим все свободней. Но если мы грубо касаемся духовной темы, это губит и тему, и искусство. И вопрос очень глубокий: как говорить? Проблема драматургии – это всегда проблема проблем. Девяносто процентов успеха – это драматургия, а во все времена с драматургией было туго.
– Но у меня более позитивное ощущение. Я хожу в разные театры, в том числе в других городах, и вижу: люди все равно ищут классику. Для массового зрителя спектакли явно авангардные, не очень позитивные, «чернушные» не проходят. Это всегда чувствуется по реакции зала. Народ хочет отклика в душе, больше ходит на серьезные вещи, на то, что проверено временем.
– А я вот так не могу сказать. Людей шоуизировали. Бесконечные шоу, шоу, шоу…. и – ни единой мыслишки. «Один в один» с искусством делают – и поют там замечательно, и танцуют, и играют, но….
– Я была и в модных театрах, и на ярких детских спектаклях. Казалось бы, все там внешне безукоризненно, а ребенок, когда еще действие не закончилось, канючит: «Пап, когда домой?» Картинка яркая, она меняется, но нет живого – и нет интереса. С другой стороны, дети смотрят, казалось бы, совершенно неяркие спектакли. Душа – христианка, и она все равно ищет.
Ваше имя как единственного российского театрального режиссера с богословским образованием – в Книге рекордов Гиннеса. Вы поступили учиться в Православный Свято-Тихоновский университет уже в зрелом возрасте. Зачем?
– Просто мне стало ясно, что наш театр никогда не был театром ради театра, театром просто ради искусства. Хотя я очень люблю искусство, мне не близко, когда оно превращается в кумира. Станиславский когда-то издал книжку «Моя жизнь в искусстве». А рядом, почти в то же самое время, Иоанн Кронштадтский написал свою – «Моя жизнь во Христе». Эти полемические названия – прекрасный символ.
Наверное, для меня искусство – это оружие, это средство, которое может служить очень разным целям. Для меня всегда было важно именно содержание, и когда я понял, что наша цель – это утверждение христианских идей, то обратился, прежде всего, к своей душе.
Тогда я ощущал себя (как, думаю, и абсолютное большинство моего поколения) абсолютно безграмотным в этой области. И понял: не могу говорить на такие темы, если я вообще ничего в них не понимаю. «Я могу вынести на сцену только то, что имею в себе», – это одно из моих убеждений. Что я имею, то и передаю. Есть притча. Поспорил священник с дьяволом. Дьявол ему сказал: «Я тебе покажу, как соблазняю», – принял образ священника и вел службу. Священник слушает, молится тоже и наблюдает за ним. Все идет своим чередом, точно, по уставу. И проповедь – каждое слово верно. Закончилась служба, и священник спрашивает: «А когда же ты соблазнял? Ты же все правильно говорил и делал». – «Да, правильно, но с каким сердцем?!»
Поэтому я знаю только одно: проблемы во мне. Замечательно же сказал Серафим Саровский: «Стяжи дух мирен, и вокруг тебя спасутся тысячи», то есть надо самому и с ближними, со своими единомышленниками (если говорить о театре), стремиться делать то, что до́лжно христианину. То есть, прежде всего, требования предъявлять к самому себе, а дальше – что Бог даст. И в искусстве это особенно важно. Вот наш друг, замечательный Михаил Дунаев, говорил в свое время: «Мы ведем арьергардные бои».
А выстоять есть шанс в этом арьергарде или... силы неравны?
– Надо стоять, несмотря ни на что, а Господь все управит.